Фазан - Страница 27

— Помоги мне, красивенький, — вдруг попросила она. Странным голосом.

Стало ему жутко. Не чуя под собой ног, взялся за примус. Так и есть, засорен. Прочистил иголкой. Подкачал насос. Брызнула струйка, заполнила чашечку под горелкой. Теперь надо было поджечь керосин, но он почему-то не мог. Все качал и качал. Лилось через край, на стол, со стола на пол... «Хватит!» — просила Валерия Тихоновна, удерживая его руку, а он все качал. «Хватит, ну хватит!» Рука у нее была сильная, широкая. Он перестал качать. И вдруг, сам не зная как, очутился в комнате Пенкиных, бывшей столовой. Все та же печка — коричневая, с рифлеными изразцами — стояла в углу. Кроме печки, все было другое, всего было много. Кровать за ширмой, зеркало, тумбочки, картинки на стене, зеленые занавески с шариками по краю... И вдруг все это — печка, ширма, кровать, шарики — стало медленно и неотвратимо вращаться. У Валерии Тихоновны было злое лицо, и оно тоже вращалось...

Вот так, значит, он потерял невинность (глупое слово!). Сколько было у него потом женщин, девушек, вдов, мужних жен... Но уже ни разу ничто не вращалось. Трезво и точно шел он к своей цели, зная, что ему нужно, и получал именно это. Только с Лизой было иначе. Но о Лизе — потом. Впереди еще не одна ночь.

Валерия Тихоновна была немолода, толста и истерична. «Шесть пудов истерик», — называл он ее про себя. Любила в интимные минуты поговорить. Сыпала уменьшительными. Она его раздражала. Он стыдился этой связи, но она была удобна. Кончились мучительные ночи со скрипом звезд, холодом голого пола. Мечты о Зое потускнели, выцвели.

От Валерии Тихоновны он впервые узнал, что красив, осознал свою красоту. «Да ты посмотри в зеркало!» — сказала она. Он посмотрел и увидел себя — с копной густейших темных волос, с огромными хлопающими ресницами, с молочно-лунной бледностью тонко очерченного лица — и понял, что в самом деле красив...

«Посмотрела бы она на меня сейчас», — думал с каким-то злорадством Федор Филатович. Но Валерии Тихоновны, поди, давно уже нет в живых, раз и он, настолько моложе ее, — старик.

...А к Зое он тоже однажды пришел, зная, что ему надо. И получил свое. Только длилось это недолго: был скандал, истерика Валерии Тихоновны, от папы-Пенкина всё скрыли, а Зою спешно выдали замуж за какого-то военмора.

18

Когда в селах пустеет...

Пустеет жизнь — непоправимо. Ничего не происходит. И ничего уже никогда не произойдет. Кроме одного — смерти. Но он ее еще не хотел.

Кран и мысли — вот что ему осталось. Но и мысли выцветают, рвутся. Прошлое видится пунктиром. Все реже яркие вспышки, все глубже, чернее провалы.

Совершенно забыл, как окончил школу. А ведь окончил, и не так плохо. Получил рекомендацию. Поступил в Технологический институт, знаменитую «Техноложку». Вот это кое-как помнится. Там кипела жизнь. Полуголодные, бродячие, с бору да с сосенки собранные студенты. Кое-кто по традиции в форменной фуражке с бархатным зеленым околышем. У него такой не было, а хотелось иметь...

Стипендий не полагалось, они были редкостью, платили только «выдвиженцам», посланным на учебу с заводов, из деревни. Остальные пробавлялись кто как. Чаще всего грузили и разгружали баржи на Неве. Баржи лучше оплачивались, чем вагоны.

Кто-то учился, кто-то нет. На лекции ходить не приневоливали. Он не ходил. И его закадычный друг Костя Буланов не ходил тоже.

Костя, Костя! Сколько с тобой хожено, говорено, выдумано! Не было в жизни другого такого друга. Собственно, Костя был вообще единственный друг, остальные — приятели.

Костя — щеголь с намеком на раннюю лысину, остроносый, остроумный, изобретательный. Вдохновенный враль — чего только не придумывал! Ни на что в жизни не смотрел серьезно. Была у него поговорка: «Пока суд да дело, бери, не зевай». И брал, не зевал. Легкость какая-то, летучесть...

У Кости была сестра Лиза. Лиза Буланова, та самая, которую потом любил. Но до этого было еще далеко. Когда в первый раз увидел — ну никакого впечатления. Нехороша, высока ростом. Тогда высокий рост у женщин был редок, считался скорей недостатком: неженственно.

А кругом полным-полно было женственных женщин. По вечерам у Булановых собиралась компания молодежи обоего пола. Вечеринками назывались такие встречи (теперь этого слова что-то не слышно). Устраивались они в складчину. Без вина — оно еще не было в обычае, да и дорого. Только чай с бутербродами. Были пьяны, но одной своей молодостью.

Молодые — ох, до чего же все были молоды!

Девушки — по-тогдашнему «барышни» (в ходу были термины: «совбарышня», «пишбарышня»...). Кокетливые, но целомудренные, с густо напудренными по крему лицами (того требовала мода), но губы не крашены. Платья с голыми от плеч руками, с большим цветком на плече. Низко, по самые глаза, надвинутые шляпки в форме колокола. Все эти барышни где-то работали, лакированные туфельки покупали на сбереженные гроши. Зачастую подголадывали — отсюда интересная бледность...

Молодые люди (тогда еще не «парни», не «ребята»), бедные, веселые, плохо одетые, не стеснявшиеся дырявых подметок. Эти овальные дырочки, давно не приходилось их видеть! Тогда обувь отдавали в починку. Новую подметку прибивали деревянными шпильками. Чуть отставая, она напоминала щучью пасть...

До чего же все это было прекрасно! Молодость прекрасна сама по себе. Молодость своя, молодость страны...

Множество перекрестных влюбленностей. Проводы домой, стояние на улице в дымном морозе. Руки, вытянутые из варежек. Касание рук. Иногда поцелуй в озябшую щеку, пахнущую пудрой «Рашель»... Сегодня одна, через неделю другая...

У Кости Буланова почему-то все были Нины. Нина-большая, Нина-маленькая, Нина-певица...