Фазан - Страница 28

Развлекались разнообразно, изобретательно. Ребусы, шарады, фанты, «мнения». Шутовские спектакли. Костя и он изображали балетную пару: принц и принцесса. Принц — в обтянутых кальсонах, в бархатной безрукавке, вышитой бисером. Принцесса — в пышной пачке из газетного листа и огромных полуботинках. Принц поднимал свою партнершу, пыхтя, говорил: «И тяжела же ты, мать!» Принцесса жеманилась, опускала ресницы. Потом принц командовал: «Господин капельмейстер! Дайте что-нибудь на два!» Нина-певица барабанила по роялю на два счета, а принц прыгал, занося ноги вбок, выше головы и усердно колотя ими друг о друга. Потом — очередь принцессы. Она с трудом, медленно становилась на пуанты и теряла пачку... Смеху было!

Особая радость — прогулки по Неве в лодках. Простор, легкое качание, облака в небе перьями... Упругость в руках, ведущих весла. А главное — купание! Вето жизнь — самое большое из наслаждений.

Купались чаще всего у бастионов Петропавловской крепости. Узкая кромка гравия, гранитные древние стены, высокий собор. На шпиле поворачивался и скрипел флюгер (может быть, этого слышно не было, но помнится, что скрипел). Развернутое вбок крыло. Высоко-далеко в бледном небе, неизменно бледном, или так вспоминается? Ведь не могло же оно быть всегда бледным. Были же и солнечные дни.

Раскинувшийся, почти необъятный простор Невы. Холодная, суровая, оловянная вода. Она казалась выпуклой, эта вода. Выпуклой и маслянистой. По ней, обгоняя друг друга, бежали вихорьки — знак сильного течения. Он любил плавать в этой сильной, быстрой воде. Из всей компании — лучший пловец. Что там лучший — единственный. Только он один мог переплыть на ту сторону. Сносило ужасно! Добираться назад было трудно. Иногда подхватит чья-нибудь лодка. Любил притворно пропасть, чтобы беспокоились, ахали...

Несколько лет назад Федор Филатович, вернувшись из плавания, специально сходил на поклон к местам этих юных купаний. Какая-то неопределенная тоска его повлекла. Чувствовал, что идет к закату...

Пошел, подключился к экскурсии. Смотрел со стен бастиона на то самое место, где был когда-то счастлив и молод. Нет, свидания с прошлым не получилось. Все изменилось неузнаваемо. Даже Нева была словно бы не такой широкой. У стен крепости вместо узкой каменистой кромки — благоустроенный пляж с намытым песком. Деловито загорающие мужчины в плавках, девушки в «бикини». Транзисторные приемники с их нестерпимой разноголосицей... Тогда не было ни плавок, ни «бикини», не говоря уже о приемниках. Мужские трусы висели почти до колен. Барышни, стесняясь своей полунаготы, скромно купались в сторонке; у кого не было купального костюма — в сорочке, мокрыми звездами облипавшей грудь. Бедна была страна, бедны были с нею и они, молодые. И все-таки, ворчливо думал Федор Филатович, мы с нашей бедностью были, пожалуй, счастливее, чем эти с их импортным барахлом. «Мы кузнецы, и дух наш молод...» — вспомнил он тогдашнюю песенку...

Вполуха слушал он объяснения экскурсовода — стильной дамы в брюках на бедрах и опаловых очках. Она говорила что-то обычное о крепости, о романе «Одеты камнем»... И вдруг насторожился. Устремив указку в направлении шпиля, дама сказала: «Товарищи, обратите внимание на флюгер наверху. Это ангел-флюгер».

И в самом деле, развернутое вбок крыло было крылом ангела. Раньше он этого не замечал, как-то не обращал внимания...

Ангел-флюгер. Сочетание было смешным. Федор Филатович положил его в свою внутреннюю копилку, чтобы рассказать при случае. Впрочем, в теперешних его компаниях некому, пожалуй, было оценить, рассмеяться. Собираясь, больше пили. Вот Костя Буланов — тот оценил бы. Но нет Кости, давно нет.

Только сейчас, лежа неподвижно, просматривая задним числом свою жизнь, Федор Филатович не засмеялся тем словам, а ужаснулся. «Ангел-флюгер» — это же он сам! Как будто полет — и в то же время жесткая подчиненность. Всю жизнь поворачивался по ветру — как проще, как удобнее.

...Крыло ангела, крыло птицы. Тогда, в молодости, он выработал свою подпись: ФАзан... — и затейливый росчерк, птичье крыло, вольно раскинувшее перья. Федор Азанчевский, короче — Фазан. Все его звали Фазаном, прозвище ему шло. Красивый, талантливый, неистощимый на выдумки, золотокрылый. Всегдашний «заводила», номер первый во всех играх, затеях, представлениях. Играл на рояле, эффектно педалируя (у Булановых был и рояль). Пел модные песенки, тогда еще не из кинофильмов, кино было немое. Рисовал карикатуры, мгновенно схватывая сходство. Горел всеми цветами радуги — Фазан...

Так и жил, не задумываясь, хватая то там, то здесь частицу веселья, блеск пера... Понимал ли, что происходило вокруг, какие вершились перемены, какие сдвиги? Нет, не понимал. И не задумывался. Его просто несло по жизни, а он, зажмурившись, уносился...

19

А институт? Ну что ж институт. Он туда почти не ходил. Посещение было необязательным, хочешь — слушай лекции, не хочешь — нет. Какие-то сроки были установлены для зачетов. Не сдал вовремя — пеняй на себя. Отчисляли без всяких церемоний, не то что теперь. Некоторые зачеты он с грехом пополам сдавал, выезжая на беглости речи и общем развитии (тогда оно у него еще было, еще не одичал), да по-немецки у него было устойчивое «вуд» (весьма удовлетворительно). Споткнулся на черчении. Прекрасно рисовавший, он черчения не переносил: рабское копирование. А оно преподавалось дотошно, въедливо, было чуть ли не главным предметом. Работали тушью по ватману. Терпение требовалось дьявольское, как у Вари.

И вот что смешно — первым заданием по черчению, которого он, конечно, не сдал, был кран. Конечно, не водопроводный, а подъемный, с огромным крючищем, но именно кран. «Не выйдет из вас инженера», — сказал профессор, отодвигая в сторону его творение. И не вышло. Из-за этого крана (он никак не мог его одолеть) Федора Азанчевского, Фазана по прозвищу, исключили из института на втором году обучения.